Стихи о любви современные
Но я верю: день придет, И на бархате небесном Будем вместе мы сиять Над чудесным дальним лесом…. И дым табачный. Я люблю эту женщину! Луна блестела, волна кипела.
И дерево в красных ягодах и гора и гора И мы смеялись и слушали и Господи все фигня И дерево в красных ягодах и кора и кора. И мы имели друг друга не останавливаясь как звери в бойницах нор. И хоть всякая тварь после событья печальная да мы не всякая тварь. И мы росли из всякого сора и мы разгребали сор. И ты втирал мне в кожу зерна жемчужны. Вот уже и январь, И у нас тут, я извиняюсь, магнолии распустили песьи свои языки Розовые на сером фоне осадков, и каждый раз, проходя Мимо этих чудес, вспоминаю запах твоей руки, Оторванной от меня, оторванной от тебя.
У Полины Барсковой — которая в последнее время стала известна благодаря своим художественным и научным текстам о блокаде Ленинграда — довольно много стихотворений, посвященных человеческим взаимоотношениям.
Думается, их можно воспринимать как включенное исследование, материалом для которого являются как собственно жизнь поэта, так и богатство культурного архива. Автор часто описывает реальные события сквозь призму уже известных коллизий — однако в отличие от рафинированных поэтов Барскова заставляет работать мощную, но инерционную машину Большой Культуры на себя, для своего высказывания.
Как душа моя тех давних лет, стоишь ты между двух яблонь недавно побеленных. Земля черна, где вскопана — парит. Еще голубовата на стволах известь, солнечное пятно на предплечье, несколько капель влажного света на ресницах прямых. Гордая девочка с темной мальчишеской головой, стоящая между двух яблонь весной, в мире, залитом великим однообразьем любви, в мире благосклонного солнца и вечности. Каждое наше мгновенье оттуда течет.
Когда десять лет тому я тебя встретил, мне показалось, что встретил брата. Я удивлялся ночами, вытянувшись в постели: Окно.
Дерево дождя — Твои руки Были такими же, как у меня, Такими же были плечи. Говорили мы на одном языке, А утром, когда еще в доме все спали, Стараясь не заскрипеть половицей, так и не сменили, а потом снесли дом Выскальзывали на улицу. И шли рядом, удивляя прохожих своим сходством. Как прекрасно было твое дыхание, продолжавшее мое дыхание! Как чудесно в своем согласии стремились утренние тени за нами! Как легко прикасались наши руки друг к другу! По общему мнению, Аркадий Драгомощенко — достаточно сложный поэт, в текстах которого совмещаются поэтическая интуиция и философская рефлексия.
Ему удалось создать оригинальную поэтику, подспудно влияющую на самых разных авторов вот уже более тридцати лет: в подтверждение этому через несколько лет после кончины Драгомощенко в Санкт-Петербурге была основана литературная премия его имени, которую вручают молодым поэтам.
Тут еще нет непредсказуемых смысловых поворотов, столь частых в последующих текстах Драгомощенко, но уже наблюдается сосредоточенное внимание к элементарной структуре мира. Полина Андрукович известна не только как поэт , но и как художник, довольно часто участвующая в персональных и коллективных выставках.
Держа это в уме, можно сказать, что перед нами стихотворение, решенное в стиле абстрактной акварели: тут зафиксированы мир «московского ничто» и мир холодного сна, в которых существуют «я» и «ты» — они точно мерцают, будучи не уверены в своем существовании. В стихотворении Андрукович нет как будто привычных для «текстов о любви» атрибутов, но есть уникальная ситуация прозрачности бытия. Режим любви: названия тоски и одиночества перемежаются то нежностью, то страстью, в подставленные дни твои вливаются разнообразные растворы ночи.
Глаза раскрыты. Даль живет в тумане своею жизнью, непонятной сердцу, — там что-то вертится и убеждается в обмане. Но мы не так. Мы всем пока довольны. У нас еще пока на голоса расписана тоска и одиночество еще не больно. Все падает и все взмывает вверх, как сыплет лепестки и поднимает души тот ветер, что нам губы сушит, срывает крыши, покрывает грех. Евгений Сабуров был уникальным человеком, соединявшим в себе экономиста-теоретика, политика вице-премьер первого российского правительства и оригинального поэта.
При этом Сабуров был крайне плодовитым автором: он умер больше семи лет назад, а его не опубликованные ранее стихи продолжают выходить в периодической печати. Одним из центральных сюжетов поэзии Сабурова была тема взаимоотношений мужчины и женщины, причем описанных в нарочито вульгарных и даже физиологичных тонах: тело для него всегда несовершенно и отталкивающе, что лишь подчеркивает отчуждение людей друг от друга.
Тем не менее между охваченными «то нежностью, то страстью» партнерами во многих текстах Сабурова возникает то, что описано в этом стихотворении: миг единения, когда подступающее одиночество «еще не больно», а тоска выражается двумя голосами.
Серых атомов узор Чем скреплен какой позор Если каждый будет думать всякий объективный вздор. Ты не бойся смысла нет Только волны только свет Это ком из сладкой ваты он на палочку надет. Как поэт Елена Костылева дебютировала в начале этого века и некоторое время была связана с движением «новой искренности», в котором во главу угла ставилась самоценность индивидуального опыта — сколь угодно тривиального.
Возможно, в нашей подборке это самое трудное для описания стихотворение — кажется, оно совершенно прозрачно, и добавить тут нечего: комментируя, мы рискуем попасть в сферу банального, на грани которой Костылева осознанно балансирует. Но ритм считалочки и повседневная речь не должны обманывать нас: это стихотворение о том, что граница между любовью и ее противоположностями очень условна, и вынести это довольно трудно. Петя с Ваней побратались на золотом фронте, когда ходили брать языка. Поклялись не быть говнюками, беречь чувства, уже вихрящиеся слегка.
Но это было под пулями в чудной траншее, глубиной в конский рост, — А нынче надо было еще переходить мост. Тыча в зенит «калашом», Петя говорил: Вань, ну нет им прямо числа, Этим … звездам, что на нас пялятся, льют с луной ла-ла-ла.
Черпанет нас вот-вот Ковш прекрасный, чтобы выкинуть к … — А глянь, Петя, хорошо обниматься нашим смутным теням. Ах, как ты гладко на ночь побрился…. Николай Кононов — издатель, куратор, прозаик автор важнейших романов последнего времени «Фланер» и «Парад» , но более всего — крупный поэт.
Представленное стихотворение можно воспринимать как не лишенное иронии переосмысление очень разных культурных сюжетов, объединенных темой несовместимой с жизнью интенсивности переживания возлюбленные словно ходят «по краю», стремясь заглянуть за него. Подобная интенсивность встречается только в любви и на войне, которые объединяются в стихотворении Кононова.
Их романтические отношения разворачиваются в декорациях театра военных действий, напоминающего не то о Второй мировой войне, не то о распре земли и неба вообще. Любовь в городе. Поэт Денис Ларионов выбрал несколько современных стихотворений, в которых тема любви представлена по-новому.
Геннадий Айги Счастье. Я симметрично раскладываю ракушки на женщину чужую, лежащую на песке. Евгений Харитонов. Дурной пример для книжек и детворы. Кумир для пьяных песенок под гитару. Глумится мир: то плакать зовёт, то петь. На первый взгляд — нелепая круговерть. И всё же есть надежда ещё успеть. Не первая попытка.
И не вторая. И можно жить от «абы» и до «кабы». Но в каждый миг нетрудной твоей судьбы В любой, кого, казалось, ты позабыл, Душа твоя осколками умирает.
А остальные — счастливый сброд. И вот, казалось, чего бояться? Две перекладины. От ворот. А осень дышит. И всё — по планам. И разве было, кого терять.
Будильник завтра разбудит рано утробным звоном монастыря. И если спросят, то мы не знаем, и рядом там не стояло нас. А я привычно хожу по краю. Но почему-то — как в первый раз. Картонным танком вгрызаюсь в сопки на бесконечной, как мир, дуге. И день короткий, как воздух, соткан из грусти приторной по тебе.
И если спросят, то мы — не в теме, кому достался счастливый приз. А мы любили. А мы хотели. Да почему-то всё маслом вниз. Но всё в порядке. Храбрится Троя. Глумится осень, берёт разбег. И это вовсе не мир устроен, а это просто устроит всех. Да всё в порядке. Мы просто плыли, несло течением по пути. А если спросят, то нас счастливей на свете вовсе и не найти. Сломали души, пустили корни. Сводили небо своё к нулю. А если спросят — молчи и помни, что я зачем-то тебя люблю.
Нужно просто собраться и жить. Но в загадочном сне я опять тебя вижу. Если путь до тебя через пропасть лежит, Значит, ближе мы. Ближе мы. Если мир равнодушен, а чаще — жесток. Если люди грызутся как дикие звери.
Только солнце под утро спешит на восток. Значит, верю я. Верю я. В глубину твоих глаз не боясь утонуть. В наготу твоих слов без раздумий о фальши.
В неизбежность пройти этот выбранный путь. Значит, дальше мы. Дальше мы. Будем лгать и мечтать. Не пускай! Не держи. Я тепло твоих рук сохраняю в ладонях. Я пройду. Значит, двое нас. Двое нас. Никогда нельзя любить наполовину, Как нельзя наполовину жить.
Открываешь сердце, прикрывая спину, Забываешь даты и года. Никогда нельзя уйти наполовину, Как нельзя вернуться навсегда. И простое горе в глубину задвинув, Чтоб не отыскать и не достать, Никогда нельзя простить наполовину, Как нельзя наполовину ждать.
Да Время всё катится, бог его знает куда. Псина бездомная, пёс её знает откуда, Ждёт поезда. Ветер сегодня какой. Опасайся простуды. Шарфом любимым озябшие плечи укрой. Кто его знает, как сложится дальше. Я буду Рядом с тобой. Первые запахи осени. Сыро и мрачно. Сумерки режут бока о края фонарей. Но, кажется, кошка забытая плачет. Там, у дверей. Только не думай, на счастье ли бьётся посуда, Падают звёзды и рушатся в пенный прибой, Катится время, да всё по наклонной.
Если б ты видела его руки, девочка, ты бы ушла на дно. В этих ладонях хочется гибнуть и хочется жить назло, В этих ладонях радость и горе, волны больших портов, Только сидишь и ждёшь наказание от быстрых его ветров. Если б ты видела его губы, девочка, ты бы бросилась в полымя. Этот жар невыносимо сладкий, он сжигает тебя дотла, Этот жар догорит и стухнет, врежет в тело немую дрожь, А потом две недели с лишним ты его так послушно ждёшь. Если б ты видела его сердце, девочка, ты б ночами забыла спать, Оно бьётся под кожей громко, после всё начнёшь забывать, Оно бьётся, как птица в клетке, трудны взмахи его крыла, Он промолвит: «Ты знаешь, милая, ты мне, кажется, очень нужна».
Один взгляд, одно слово, один выдох и вдох один, Я двигаюсь быстро параллельно чужим маршрутам. Один твой выстрел — и прах мой развеется меж светил, Останется место лишь твоим безответным звукам. Один перекрёсток, второй — как ты смог меня полюбить?
Неверную, острую, странную, снующую по чертогам. Как только появится шанс, ты должен меня убить: Я самое страшное из всего, что было создано Богом. Будешь биться подо мной оргазмово. Хочешь чувства сладостно-искристого И всего такого страстно-разного? Хочешь, полюблю тебя мучительно? Хочешь, буду пить тебя глоточками?
Хочешь, геометрии учителем Стану, чтоб найти твою G-точку и. Вектор от нее до невозможного Протяну сквозь гул сердцебиения? Хочешь, все твои ручьи подкожные Доведу до бурного кипения?
Хочешь, поцелуями горючими Проложу тропинку в мир безумия? Хочешь, я тебя до слез замучаю? Там, где кошки и кофе, там же и любовь, разве нет?
Сколько они в нас теплых чувств вызывают, так сразу на душе хорошо становится даже просто при мысли о них, так что неудивительно, что и стихов немало о кофе и о кошках. Рядом жила ослепительно-черная Кошка Кошка, которую очень любил Человек. Нет, не друзья. Кошка просто его замечала — Чуточку щурилась, будто смотрела на свет.
Сердце стучало… Ах, как ее сердце мурчало! Если при встрече он тихо шептал ей «Привет». Кошка просто ему позволяла Гладить себя. На колени садилась сама. В парке однажды она с Человеком гуляла, Он вдруг упал. Ну а Кошка сошла вдруг с ума. Выла соседка, сирена… Неслась неотложка. Что же такое творилось у всех в голове?
Кошка молчала. Она не была его кошкой. Просто так вышло, что… то был ее Человек. Кошка ждала. Не спала, не пила и не ела. Кротко ждала, когда в окнах появится свет. Просто сидела. И даже слегка поседела. Он ведь вернется и тихо шепнет ей «Привет». В пыльной Москве старый дом в два витражных окошка, Минус семь жизней. И минус еще один век. Он улыбнулся: «Ты правда ждала меня, Кошка? Запах кофе увезу с собой из Питера, Влагу глаз, касанье рук, тепло кофейника.
Всё, что помнится, тем запахом пропитано… Тонкой ниточкой в житейском муравейнике. Утяну его невидимо, неведомо Для снующих мимо, для непонимающих, Вдоль по улице, по лестнице, к себе домой. От домашних утаю и от товарищей. Слишком пряного в нём много и дразнящего, Откровенного, манящего, запретного.
Ах, он выдаст с головой меня, пропащего, Мою тайну чумовую, несусветную. Наш старенький шифер дребезжит о своём — непонятно о чём, дождь с завидным упорством тарабанит, что просто есть реальность покоя. В вазе дремлют левкои, и с наплывами ветра память детства и лета оплетается звуком волшебства сонным утром, где шум ветра о крышу больше виден, чем слышен, и где кот на окошке сам из сказки немножко. А ты сидишь со мною за чашкой кофе, Совсем как в тот нечаянный первый раз.
И говоришь, что свой ненавидишь профиль. А я боюсь смотреть на тебя анфас. Боюсь, что я опять допустил промашку. Хотя, скорей всего, допустил вчера. Боюсь, что ты сейчас отодвинешь чашку И скажешь, что, увы, но тебе пора. И мы поедем каждый своим маршрутом. И я успею даже бегом в метро Нырнуть в последний поезд. А завтра утром Земля починит розу своих ветров. И всё пройдёт.
Как не было и в помине. Волшебный миг. Короткий слепой полёт. Случайно сердце кто-то наружу вынет, Погреет в лапках бережно. И вернёт. Всё это ляжет в мои стихи, в кошмары, в сны, в записные книжки… И останется мне надолго.
Мне хранить и молчать об этом. Кто-то, глянув в меня, поймёт: не моё, чужеродное, лишнее. Я, может, тоже это пойму, забыв тебя и дожив до лета…. Вот только завтракать перестану. И кофе горький. И дым табачный. И кожа намертво пропитается одним и тем же запахом сладким. Где научилась так бить по роже и материться сквозь зубы смачно? И гладить пальцами гриф гитары, чтоб струны выли и бились в припадке. Всё это станет почти моим. Как память мышц, как иглой по коже… Как будто я повторяю фразы из прошлых жизней, из древних песен.
Как будто кофе и сигарета сквозь сонный взгляд разгадать поможет, Как получилось, что мой мирок с твоим уходом стал слишком тесен? Но я привыкну, почти забуду, почти поверю, но мелко вздрогну, Когда таким же знакомым жестом изгиб гитары к себе прижму.
И запах кофе, как запах кожи. Я память мышц. Не своих. Я помню. Как ты мне пела… Со мной всё ясно. Сквозь запах кофе в густом дыму.
А со временем мне все-таки стали нравиться не только стихи о любви, но и философские стихи, стихи о жизни. И сейчас не могу не упомянуть о них тоже.
Это тоже современные стихи, потому, может, они так по-новому актуальны и задевают за живое, хотя, по сути, речь все равно идет о тех же вечных и непреходящих истинах, которые мы постигаем на протяжении жизни. Говорит, был занят. Катастрофы, цунами, падение цен и самолетов. Мертвые дети. Тухлые шпроты. Разбитые души. А обвиняют кого? Вот, то-то.
Устал всех лечить, капать на сердце йодом, дуть на раны. Больно, конечно. Не плачь. Все заживет. Не поздно, так рано». Бог звонил. Говорит, надо было помочь. Там кто-то умер. Кто-то домой не вернулся. Кто-то чего-то дунул и ревел в его плечи о том, как лажанулся. Нету воздуха! Дверь балконную для меня. Отворите…Зачем, зачем она Выжигает мне горло — соль….
Аллилуйя тебе, Священная Искупительная Люболь. С ним внутри я так быстро стану себе тесна, Что и ртами начнем смыкаться совсем как ранами. Расставаться сойдемся рано мы В нежилое пространство сна.
Будет звон: вот слезами дань, вот глазами донь. Он словами засыплет пафосными, киношными. И заржавленно, будто ножнами Стиснет в пальцах мою ладонь. Развернусь, и толпа расступится впереди. И пойду, как по головешкам, почти без звука я — Руку сломанную баюкая, Как ребеночка, на груди. Губы плавя в такой ухмылке, Что на зависть и королю, Он наколет на кончик вилки Мое трепетное «люблю».
И с лукавством в медовом взоре Вкус божественным наречет. И графу о моем позоре Ему тоже запишут в счет. Ты был влюблен. Твоя подруга В тебе нуждалась иногда Для проведения досуга И облегчения труда. Она училась на психфаке, На коем юные жлобы Постичь рассчитывают знаки Своей зачаточной судьбы. Не выше шпилек и заколок Твою привязанность ценя, Сей доморощенный психолог Давно нервировал меня.
Но страсть готова на уступки: Порою лестно для нее, Когда над нею сушат юбки Или постельное белье. Извечный узел завязался: Направо царь, налево тварь. Но тут ей нужен оказался Психологический словарь. При этом сессия. Не шутки. Пришлось искать на стороне.
Когда пошли вторые сутки, Ты с ревом бросился ко мне. Когда-то врач полузнакомый, А ныне муж моей жены Нам притащил талмуд искомый, Терзаясь комплексом вины. Ты рысью прыгнул к телефону — И отшатнулся, потрясен.
По твоему глухому стону Я догадался обо всем: Ты опоздал. В игре неравной Тебя побили наконец. Другой нашелся благонравный Низкопоклонник и делец. Благодари за это Бога: Красотка, правду говоря, Искала первого предлога, И ей хватило словаря.
Пока в предутренней печали Не встала пасмурная хмарь, Ночь напролет мы изучали Психологический словарь. Без всяких скрежетов зубовных, Взамен заламыванья рук, Один — отставленный любовник, Другой — оставленный супруг, Потратив чуть не пачку чая, Припомнив давнее родство, Мы хохотали, изучая Причины краха своего.
Беда не требует презумпций: Презумпций требует вина. Мы были полные безумцы. Симптомов было до хрена. Больные, поротые дети Больной, распоротой страны, Мы мутном мартовском рассвете Мы разошлись, исцелены. Ты поспешил домой, хромая, Бубня под нос, как пономарь, — Я рухнул в койку, обнимая Психологический словарь.
У изголовья Подобьем хищного орла Кошмар душевного здоровья Раскинул белые крыла Пейзаж гляделся Хиросимой: Руины, пепел, все в дыму, — И мир, в безумье выносимый, Был страшен трезвому уму. Одна любовь — пускай несчастна, Пускай растоптана стократ — Приостанавливала властно Его стремительный распад.
В ее бредовом пересказе Все обретало цепь причин И вновь завязывало связи. Я понял, что неизлечим. Любовь моя! Не ради славы, Не ради жизни на земле Я пью напиток твой кровавый В твоем колючем хрустале. Мне чужды высшие идеи.
